Ждите ответа [журнальный вариант] - Юлиу Эдлис

— А вы-то уполномочены сделать это предложение? В таком случае — кем? Не вашим же, надо полагать, депутатом.

— Уполномочен, — твердо отозвался Иванов, — вполне уполномочен, и при вашем согласии…

— На что? — Иннокентий Павлович не предполагал за собою такой решительности и упорства.

— Есть группа лиц, вернее, некая строительная корпорация, и, поверьте, достаточно серьезная, готовая, не дожидаясь решения Арбитражного суда, приобрести у вас и дом, и землю, и, заметьте, по сегодняшней рыночной стоимости. А это немалые даже для такого солидного и процветающего банка, как «Русское наследие», деньги. Сделка выгодная для обеих сторон, даже, можно сказать, прежде всего для вас. И все это на самых что ни есть законных основаниях. Московское руководство также поддерживает эту идею, я бы не пришел к вам, если бы не согласовал ее с ним.

— Приобрести, и с какой целью? Ведь речь идет о вложении суммы, которая не одному нашему банку, видимо, покажется крупной. Из каких, с вашего позволения, соображений?

— Из градостроительных прежде всего.

— Высоко же летают ваши клиенты! — не без ехидства рассмеялся Иннокентий Павлович. — И каким же макаром вы решили украсить столицу нашей родины?

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — усмехнулся, в свою очередь, Иванов и вынул из своей папки сложенный вчетверо лист ватмана. — Вы позволите, Иннокентий Павлович? — И, не дожидаясь согласия хозяина, собственноручно переставил принесенный Леной поднос на письменный стол Иннокентия Павловича, развернул на чайном столике ватман, оказавшийся подробным планом центральной части Москвы. На нем крупно выделялись среди прочих домов, обозначенных более мелко, сталинские «высотки». — Так нам будет гораздо яснее и сам предлагаемый план, и его несомненная польза для облика всей Москвы. Вот видите, высотные здания образуют как бы кольцо, опоясывающее исторически сложившийся центр столицы. Котельники, гостиница «Ленинградская» у трех вокзалов, высотка напротив Красных ворот, дом на бывшей площади Восстания, Министерство иностранных дел, далее — Университет. Но кольцо не полное, не замкнутое, и одно из пустующих звеньев, так и напрашивающееся на заполнение, как раз вот тут. — Он ткнул крупным пальцем с наманикюренным блестящим ногтем в пересечение Покровки и Бульварного кольца. — Вот тут. Именно где стоит бесхозный, давно подлежащий решительному сносу и принадлежащий пока «Русскому наследию», то есть вам, Иннокентий Павлович, особняк…

— Бесхозный, подлежащий сносу?! — перебил его Иннокентий Павлович. — А не вы ли сами назвали его историко-архитектурным памятником?.. И как быть с табличкой на его фасаде: «Охраняется государством»?

— Он не единственный, который входит в градостроительный план, — сделал вид, что не расслышал его слов Иванов. — Кольцо должно замкнуться и вот здесь, — он ткнул ногтем в Замоскворечье, — тогда замысел архитекторов будет доведен до логического конца.

— Архитекторов? — усмехнулся в открытую Иннокентий Павлович. — Или той самой строительной корпорации, о которой вы неосторожно проговорились? И чьи деньги вы мне предлагаете в качестве отступного? Да к тому же обещаете и Замоскворечье под корень свести, чтобы и памяти о нем не осталось. Это не строительство, а варварское разрушение, прямо гунны какие-то на Первопрестольную набег устроили!

— Я бы на вашем месте тоже поаккуратнее выбирал выражения, — оскорбился Иван Иванович. — Я вам не гунн какой-нибудь, а официальный представитель…

— Государственной думы или безымянной корпорации? — не дал ему договорить Иннокентий Павлович. — И не называйте мне сумму, которую вы хотите мне предложить, как бы велика она ни была, мой ответ, надеюсь, вам понятен?

— Вы убеждены, что он окончательный? — нехорошо усмехнулся Иванов. — Надеюсь, у вас найдется и время, и здравый смысл, чтобы еще раз подумать. Семь раз отмерь, как говорится…

— Уже отрезал, считайте, — едва сдерживая себя, коротко ответил Иннокентий Павлович. — И зарубите себе на носу, что я не свою собственность защищаю, а — Москву. А она не продается ни за какие ваши суммы. И я за нее буду стоять, пока жив. И да поможет, как говорится, мне Бог. И вот что… Дождемся господина Петрова, или, как его там величать прикажете, Левон Абгарович, надеюсь, уже ответил на все его вопросы, и будем считать, что этого нашего с вами разговора не было. Извините, у меня и без того масса неотложных дел.

— Что ж, подождем Сергея Алексеевича. Не думаю, что ответы вашего заместителя его полностью удовлетворили. А что до нашего с вами этого разговора, то уж не обессудьте, многоуважаемый Иннокентий Павлович, а продолжить его воленс-ноленс нам еще придется. А между делом вы все ж таки думайте над моим предложением, думайте, думайте, авось что-нибудь у нас и придумается!

— Рюмочку коньяку на посошок? — как можно вежливее предложил Иннокентий Павлович и сам разлил коньяк в фужеры. — В любом случае не повредит.

— Охотно, — согласился Иванов, протянул руку чокнуться с хозяином. — За благополучный успех нашего с вами дела, если не возражаете.

— Я бы уточнил — за ваше безнадежное дело, как говорят в народе.

— Наше, — поправил его Иван Иванович, — наше, Иннокентий Павлович.

Чокнулись, выпили. В это время как раз вошли в кабинет Афанасьев и Левон Абгарович. У представителя Налоговой инспекции вид был хмурый, не предвещавший ничего хорошего, у Абгарыча же, напротив, лицо лучилось жизнерадостностью.

— Обо всем договорились? — спросил у него Иннокентий Павлович.

— Не договорились, — ответил за Абгарыча Афанасьев, — а всего-навсего оговорили дальнейшее. И должен сказать, что я остался совершенно не удовлетворен тем, как ведется отчетность в банке, далеко. Вопросов у меня только прибавилось.

— Это, не обижайтесь, не вопросы, а сплошной анекдот, — с той же лучезарной улыбкой отмахнулся Абгарыч.

— Что ж, — поднялся из-за стола Иван Иванович, складывая свой ватман и пряча его в портфель, — плохой результат — тоже результат. До скорого, по всему видать, свидания, Иннокентий Павлович. Был рад с вами познакомиться. Пойдемте, Сергей Алексеевич, у нас с вами дел тоже не меньше, чем у Иннокентия Павловича и… — вопросительно взглянул на Тер-Тевосяна.

— Левон Абгарович, с вашего позволения, — с еще более сияющей улыбкой отрекомендовался тот.

— Леон Абрамович, запомню, — усмехнулся Иван Иванович, — авось еще пригодится. Что ж, делу время, потехе час, — и пошел к двери, сопровождаемый так и не попрощавшимся с хозяевами Афанасьевым. На пороге остановился, сказал вполоборота Иннокентию Павловичу: — И все же — думайте, Иннокентий Павлович, думайте, у вас еще есть время. — И закрыл за собою дверь.

— Ну? — поднял на Абгарыча глаза Иннокентий Павлович.

— Анекдот, чистой воды провинциальный анекдот! Но в воздухе запахло паленым, — не успев стереть с лица улыбку, отозвался тот. — Самое время звонить по 01.

Теперь, проезжая всякий раз мимо зазывного, на глазах выгорающего на солнцепеке полотнища, Иннокентий Павлович ловил себя на мысли, что, по всему видать, обстоятельства складываются так, что не скоро дойдут у него руки до этого особняка, да и дойдут ли вообще. И что надо бы ему хоть, может статься, напоследок еще разок заглянуть в этот дом, с которым было связано у него столько радужных надежд…

А колесо, запущенное, естественно, не Иваном Ивановичем Ивановым, а некой неведомой, неосязаемой, ни цвета, ни запаха не имеющей, но, несомненно, реальной, во плоти и крови, всесильной рукой, неотвратимо завертелось, набирая обороты, и уклониться от его все на своем пути сравнивающего с землей державного бега было, видать, никому не по силам.

Куранты на Спасской башне, на этот раз как бы с поощрением, гулко пробили полночь. Пробравшись, как и в первый раз, узким проходом между фасадом и тяжелым полотнищем, он добрался до парадной двери и, к удивлению своему, нашарил рукою вместо давешнего старинного кольца обыкновенный электрический звонок в витиеватой, раскрытым цветком, розетке. Не без опаски пренебрегши этой нежданной переменой, Иннокентий Павлович нажал на кнопку и услышал из гулкой пустоты вестибюля механические птичьи трели. Звонить во второй раз не пришлось, поскольку дверь тут же отворилась и перед ним предстал все тот же, как он, собственно, про себя и ожидал, Михеич, на этот раз облаченный не в викторианских времен полосатую жилетку, а в синюю швейцарскую куртку с потускневшим золотым галуном на обшлагах.

Вестибюль на этот раз был ярко освещен несколькими настенными бра с розоватыми, в виде блеклых лилий, электрическими лампионами в духе ар нуво.

Не выказывая ни удивления, ни признаков того, что он узнал Иннокентия Павловича, Михеич коротко сказал: